Отец привёз Серёжу на весенние каникулы в деревню к своим родителям, Серёжиным дедушке и бабушке.
После обниманий и возгласов «как вырос», «совсем большой», сидели в комнате за столом. От печки пахло дымком, сладкие ватрушки бабушкиной выпечки были тёплые и просто таяли во рту…
Но Серёжа уже глядел за окно: там, на воле, всё течёт, солнечно сверкает…
Отец, вытащил из подполья мешок картошки.  Бабушка подаёт ему какие-то банки…
– Мама, да мы ещё с того раза не съели… – отбивается отец.
– Бери, бери, лишним не будет, – наваливает бабушка.
Дед курит, выдувая дым в приоткрытую дверцу железной печурки, соединённой коленчатым трубаком с большой белой печкой, на которую вечером Серёжа обязательно залезет. Но сейчас ему уже хочется повидаться с деревенским своим дружком Вовкой.
Отец уносит мешок с картошкой на улицу, в окно видно, как он загружает его в багажник «Запорожца». Возвращается в дом.
– Ну, давай, Серёга, слушайся бабушку и деда, – треплет по голове.
Серёже, конечно, жалко прощаться с папой, но… Он думает о том, как бы ему поскорее встретиться с другом…
… Когда отец уезжает, и бабушка возвращается с крыльца в избу, дед говорит Серёже:
– Ну, чего, Серёга, сапоги обувай да беги к Вовке…
– Да куда по лужам-то… – пытается возразить бабушка.
– Нечего парню дома сидеть, – обрывает её дед.
– На вот, – смирившись, говорит бабушка и достаёт из ящика комода новые вязаные тёплые носки.
И вскоре Серёжа бежит по улице, перепрыгивая через солнечные лужи, через разъезженные чёрные тракторные колеи полные жидкой грязи. Синий трактор с большими колёсами и телегой стоит у соседнего дома. Там живёт весёлый рыжий тракторист Василий со старой матерью…
А и всего-то в деревне пять домов. С одного конца крайний – дом Серёжиных бабушки и дедушки, с другого конца деревни дом, в котором живёт Вовка.
Вон уже и видно этот дом, с разболтанной изгородью, с распахнутой на кривое крыльцо дверью… И семья такая же – отец Вовки то вроде бы работает в совхозе, то куда-то пропадает на недели и месяцы, мать давно уже умерла, старшая сестра замужем в городе, старший брат сидит в тюрьме, а Вовка, как и Серёжа учится в пятом классе и ходит в школу в село за шесть километров. В прошлом году в их доме ещё появилась какая-то слепая старуха, дальняя родственница, привезли из другой деревни. Серёжа её боится – она похожа на Бабу Ягу.
Он взбегает на крыльцо, нарочито громко топая, и сразу кричит:
– Вовка, это я!
– Привет, Серёга! – отзывается друг…
Они немного посидели в избе, в которую можно было заходить не разуваясь, только пошаркав подошвами о старый голик у двери. Печка давно не белёная, но недавно топленная, дышащая теплом. Там наверху – старуха. Она не подала голоса, и Серёжа не поздоровался.
Вовка с гордостью показал свой школьный дневник, в котором были даже и двойки за четверть, и лихо бросил его в угол.
… На улице они долго пускали ручьи, прорывая каналы от одной лужи к другой… Потом Вовка сказал: «Пошли в шолом».
Так назывался высокий сарай за деревней, уже полуразвалившийся, в котором раньше, как говорил Серёже дедушка, сушили зерно, а теперь лежали сваленные в кучу белые мешки с химическими удобрениями.
Летом, Вовка и Серёжа устраивали в этом сарае «базу»… Сидели там, болтали, Вовка курил и давал попробовать Серёже, представляли себя то разведчиками и тогда тайком пробирались с «базы» в деревню и зачем-то следили за трактористом Василием… Или же представляли себя охотниками и отправлялись с «базы» через поле в лес… Развлекались, в общем, как могли – больше их ровесников в деревне не было.
Зачем они попёрлись в «шолом» сейчас по нерастаявшей ещё снеговой целине, оба не знали. Метров триста, проваливаясь по колени и выше в снег… В сарае неприятно пахло химией от подмокших мешков с удобрениями, было сыро и не уютно. Вовка достал из-за козырька драной своей ушанки папиросу, из кармана болоньевой курточки коробок и лихо закурил.
– Будешь? – протянул папиросу Серёже, держа за мундштук чёрными пальцами.
– Не, я бросил, – ответил Серёжа… Он смотрел на домики деревни, на дымок над крышей своего дома и ему уже хотелось туда.
Солнышко опускалось к лесу…
– Ну, пошли! – скомандовал Вовка и снова пошёл по снежному полю, стараясь попадать в свои следы. Были на нём тоже резиновые сапоги…
Серёжа брёл за ним, опускал ноги в глубокие следы и шершавый снег забивался за голенища…
Вовка, быстро бежал (замёрз, наверное).
– Вовка, подожди! – окликнул его Серёжа, но он не остановился, махнул только:
– Давай, шевелись!
А Серёжа всё с большим трудом доставал из снега отяжелелые ноги, в сапоги уже туго набился снег. Несколько раз Серёжа падал, выставляя вперёд руки в мокрых рукавицах, и снег ожигал запястья и набивался в рукава куртки…
И казалось, что никогда он не дойдёт до Вовкиного дома… Он уже и песню вспомнил про то, как «в степи глухой замерзал ямщик».
Когда он всё-таки ввалился в распахнутую избу, Вовка, как ни в чём не бывало, сидел за столом и пил из мутного стакана чай.
– Ну, где ты есть?
– Я… Тут я, – сказал Серёжа, садясь на лавку, и вдруг тихонько заплакал…
–  Ты чего?
– Ноги, пальцы не чувствую…
– Кто там? –  раздался голос с печки.
– Это я, Серёжа.
Вовка испуганно молчал.
– Снимай обутку, и лезь сюда, – проскрипел голос, и Серёжа молча стянул один сапог, второй, снег вываливался и таял на щелястом грязном полу. Кое-как он подошёл к печке и по ступенькам поднялся наверх.
Старуха лежала у дальнего края печки.
– Сядь.
Он сел. Она незряче протянула руки, нащупала его ноги, сама стянула мокрые носки и положила их на кирпичи, а стопы взяла в руки и сначала держала в ладонях, чуть поглаживая костистыми пальцами, потом поставила их не на кирпичи, а на подобие матраца, продолжала оглаживать.
Серёжа поскуливал от боли.
– Вовка, дай парню чая, – проскрипела старуха, и Вовка подал тот же стакан, из которого пил сам с тёплым и сладким чаем.
Боль в стопах проходила, пальцы уже чувствовали тепло… Но слёзы ещё текли по щекам.
Серёжа скрючившись сидел рядом со старухой, она лежала на боку.
Вовка подсел на ступеньку печки…
– Ты бабушке своей только не говори, – сказал он.
Серёжа не ответил. А старуха вдруг сказала:
– Слушайте, сказку, горемыки… – И начала сразу: – Жили дед с бабой. И стал дед помирать. Лежит на лавке, видит, как солнышко в окне катится. Встать не может. Досадно ему. Говорит бабке: «Испеки мне, бабка, колобка». «Да почто тебе?» «Пеки!» Бабка по сусеку поскребла, набрала мучки, замесила тесто. Дед не умирает, ждёт. А уж ночь настаёт. Выходило тесто. Слепила баба колоб, в печь отправила. Получился колоб румяный, горячий. Положила баба его на окно, остывать. И будто бы светлее стало в избе-ти! Это колоб так светился!
– А чего он светился-то, – перебил тут старуху Вовка.
– Так горячий! – ответила старуха и дальше сказала: –  Как колоб-то остыл – старик и помер. А колоб выкатился с окна во двор, покатился по земле да и пропал…
– Так его же лиса съела! – опять Вовка вмешался.
– Про это не знаю, – ответила старуха. И не понятно было, то ли смеётся она, то ли и правда не знает всем известную сказку…
– А как деда и бабу звали? – спросил вдруг Серёжа.
Старуха помолчала и ответила:
– Так, поди-ка, Адам и Ева…
На крыльце послышались шаги, и в избу сердито вошёл Серёжин дедушка…
Когда они шли по деревне, по полевой дороге с утробным гулом, вышаривая путь фарами, ехал куда-то трактор.
– Вот, Ваське не спится-то! – усмехался уже подобревший дедушка. – Дело молодое… – говорил ещё, выпуская из обметанного усами и бородой рта сигаретный  дым…
… Тридцать лет прошло, не меньше. Сергей остановил машину прямо на дороге, в зарастающем мелколесьем поле… Нет деревни, ни одного дома…  И никого кто жил в тех домах…   И только катится по небу вечный колобок…